Николай Эдельман МАНИФЕСТ, он же ТРАКТАТ

Я всегда с большим подозрением относился к манифестам разных литературных группировок, не без основания полагая, что настоящий художник всегда рано или поздно выйдет за рамки любых формальных ограничений, в соответствии с логикой развития своего творчества. И тем не менее вдруг сам взялся сочинять нечто подобное. Впрочем, скорее всего выйдет у меня никакой не манифест, а всего лишь попытка обобщить свои разрозненные мысли по поводу творчества и его предназначения, возникшие в последнее время, главным образом на лекциях в Литинституте. Так что учеба действительно дала мне кое-что, хотя совсем не то, на что я рассчитывал, когда поступал сюда, и явно не то, что имели в виду организаторы института и его нынешнее руководство. Я не собираюсь никого объединять под своими знаменами, тем более что иные из нижеследующих заявлений кажутся крайне спорными мне самому. Я сознательно иду на некий перехлест, в надежде вызвать полемику, чтобы в ходе ее уточнить свои положения и набрести на новые мысли. Любой человек, считающий себя сочинителем, рано или поздно сталкивается с вопросом - для чего нужна литература? Для чего пишутся книги? До недавнего времени отношение к литературе у нас в стране было исключительно утилитарным, а именно - она считалась средством политической борьбы, средством влиять на общественное мнение. Поэтому писатели в России всегда неизбежно становились общественными деятелями и занимали совершенно исключительное положение - на них смотрели, как на пророков, учителей жизни, которые своим словом могут решить все проблемы и повести страну к светлому будущему. Разумеется, всегда находились критики и писатели, стоявшие на позиции "искусство для искусства". но, во первых, в советское время их существование всячески замалчивалось, а во-вторых, и правящий режим, и его противники были удивительно единогласны в отношении к литературе как к инструменту решения социальных задач, поэтому данную точку зрения можно считать безусловно доминирующей. Я не хочу сказать, что это плохо, но так или иначе, о задачах и предназначении литературы сложилось крайне однобокое и уродливое представление. да это было неизбежно, поскольку иной трибуны для более-менее свободного изложения своих взглядов просто не существовало. И вдруг все изменилось. Сняты все запреты. Монополия на правдивое слово у литературы отобрана, и более того, газеты и телевидение способны освещать ситуацию с большей оперативностью и большей объективностью. Вдобавок с удивлением стали осознавать, что никаких социальных язв литература вылечить не в состоянии, и "разумному, доброму, вечному" никого не учит. Потому что, все-таки, несмотря на весь шум пропаганды о самой читающей стране в мире, подавляющее большинство населения никаких "книгов" не читает. А те, кто читает, читают только то, что хотят читать. Если читатель согласен с мыслью автора, то зачем его еще в чем-то убеждать? А несогласный просто фыркнет и отшвырнет книжку в сторону. Разве смогли все сочинения Толстого, Чехова, Тургенева и т.д. предотвратить наступление кровавого безобразия, которое получило название "октябрьская революция"? Итак, на повестке дня встал вопрос "Зачем писать?" но словно этого было мало, следом за ним появился еще один, не менее животрепещущий - "как писать?" оказалось, что для нормального развития литературе необходимы какие-то запреты, рамки, преодолевая которые, она и будет расти. А с чем бороться, от чего отталкиваться, если все запреты и табу сняты? Если глубоководную рыбу вытащить из воды на воздух, она лопается - ее разрывает внутреннее давление. Страшный враг аквалангистов и водолазов - кессонная болезнь, когда из-за резкого уменьшения давления вскипает кислород в крови. Нынешняя литература больна кессонной болезнью, впрочем, судя по явному оживлению литературной жизни, кризис пройден, и литература постепенно начинает обретать новый смысл жизни. Впрочем, у нас ситуация еще не так тяжела. Вот на Западе им, бедолагам, действительно туго приходится - там отсутствуют какие бы то ни было табу и ограничения морального характера. Я перевел немало американских романов, и имею представление о том, как там пишутся книги. В речи героев сплошным потоком матершина (ихняя, конечно). даже в самых откровенных и натуралистических отечественных произведениях не бывает столько мата. но особенно тяжело при описании половых актов, когда подробно, со всеми деталями, описываются все движения, совершаемые руками, ногами, языками и прочими органами персонажей, "занимающихся любовью". При чтении таких отрывков возникает ощущение, что тебя насильно заставляют подглядывать в замочную скважину. Если попробовать воспроизвести все это на киноэкране, получится откровенная и стопроцентная порнография. Бумага же все терпит. Между прочим, за проникновением натурализма в книги скрывается другое ошибочное представление о литературе, как о средстве фиксации жизни во всех ее проявлениях. Бессмысленность такого подхода очевидна. Если его можно как- то оправдать в прошлом веке ("натуральная школа"), то сейчас - ? Ходи с видеокамерой и снимай все, что видишь. Проще, нагляднее и объективнее. Я сам отдал дань этому заблуждению, сочинив "Слет". Хотя мотивы, двигавшие мной, были несколько иными. Я рассуждал примерно так: отличный материал, никто об этом еще не писал (мне, по крайней мере, такие случаи неизвестны), чего же ему пропадать? не дело художника - заниматься обличениями или морализаторством, и это ясно видно на примере Тургенева. Великолепные "Записки охотника", что бы ни писала о них в свое время прогрессивная критика, вовсе не имеют своей целью обличение крепостнического строя. Тургенев, как настоящий художник, не собирался связывать себя никакими формальными ограничениями, продиктованы ли они благонамеренностью или революционными устремлениями. Просто, правдиво описывая Россию того времени, он не мог не затронуть остросоциальных тем, что и было поднято на щит революционными демократами. А "Рудин" - роман, откровенно написанный на злобу дня - страдает и рыхлой композицией, и примитивным сюжетом, и довольно ходульными персонажами, что неизбежно диктовалось задачей, поставленной писателем перед собой. Наконец, есть еще теория о том, что, мол, современные люди страдают от недостатка эмоций, им нужно с кем-то сопереживать и т.п. И якобы такие возможности дают ему книги и кино. Эта точка зрения целиком отдает литературу на откуп публике - книги должны быть такими, каких ждет читательская масса - и ставит творца в зависимость от этой же публики. Смириться с этим мне мешает, во-первых, гордость, во-вторых, такая концепция явно ограничивает сущность литературы. Так в чем же я вижу задачи художественного творчества? Их две. Первая - прагматическая. Что отличает человека от животных? Умение пользоваться орудиями, речь - все это можно найти в животном мире. Та способность человека, которой нет аналогов в природе - способность к творчеству. Человек стал человеком, когда впервые нарисовал на стене пещеры бизона. Древнему гончару, слепив горшок, зачем-то понадобилось нанести на него орнамент из треугольников, в чем проявилась неотъемлемая составляющая творчества - эстетическое чувство. обезьяна тоже начнет размалевывать лист бумаги, если дать ей фломастеры. но интересует ли ее результат? Сомневаюсь. Адам в Райском саду, давая зверям имена, начал постижение мира. Навешивая на предмет ярлычок названия, человек распознает его, превращает в объект абстрактного мышления и отождествляет с другими аналогичными предметами, восходящими к некоему идеальному архетипу. Существование предмета в мире каждого отдельного человека начинается с того момента, как этот предмет назван. Это - первый этап постижения мира. Второй - создание модели мира, причем в качестве строительных кубиков для этого используются слова. Для древних людей моделью мира служил миф. Для нас - различные философские системы, физическое описание вселенной и т.д. Впрочем, мышление современного человека тоже насквозь мифологично, и мифами (если слово "миф" понимать в узком смысле, как небылицу) выступают различные общепринятые заблуждения, например, что историю могут повернуть в какую угодно сторону отдельные люди, вставшие во главе власти. Мифы эти передаются от поколения к поколению, и тем, кто их воспринимает, уже не приходится начинать постижение мира заново, они получили некий фундамент, на котором можно строить дальше. Таким образом, культура, под которой я понимаю совокупность всех знаний, накопленных человечеством, и всех созданных им художественных образов, зафиксированных в устных преданиях, книгах, изображениях, музыке и т.д. и переданных последующим поколениям, явилась тем инструментом, благодаря которому человечество достигло своего нынешнего состояния. Культура - это цемент, скрепляющий человеческое общество. И художники, писатели, артисты, с первого взгляда самые бесполезные представители человечества, на самом деле являются его важнейшими членами. Без генералов люди обойдутся. но без писателей они превратятся в свору свирепых дикарей, рвущих друг другу глотки ради места под солнцем. И может быть, важнейшая задача Литинститута состоит в том, чтобы выполнять роль очага и хранителя культуры, выполняя ту роль, которую играли в средневековье монастыри, а вовсе не в сомнительной, порожденной все тем же убеждением, что "писатели - инженеры человеческих душ", попытке учить кого- то писать (хотя почему бы нет? Существуют же разные академии художеств и художественные училища). Народ, лишенный культуры, превращается в сборище люмпенов. Большевики очень преуспели в люмпенизации России, когда сознательно разрывали связь с прошлым, основываясь на примитивной идейке, что в обществе классового неравенства не может быть создано ничего того, что пригодилось бы при построении "светлого будущего". Тут пора сказать пару слов об утилитарных задачах творчества - развлекать людей. Так получилось, что творческие люди благодаря наличию потребителей их творчества имеют возможность полностью отдаться своему призванию, не думая о том, как заработать на жизнь. Как видим, все устроено очень хитро. Культура нужна людям, и люди согласны платить тем, кто эту культуру создает. однако, платят им совсем не за то, что они, как атланты, держат на своих плечах человечество, а за второстепенный, побочный эффект своих трудов. одновременно возможность жить за счет потребителей и ценителей произведений искусства создает в своем роде регулятор творчества, чтобы творцы не слишком увлекались самим процессом творения и создавали нечто удобоваримое. Как я сказал выше, культуру составляют только те художественные образы, которые творец может передать другим людям. образ, понять который способен только его создатель, ничего не прибавляет к культуре. Так что если хочешь сочинять какую-нибудь заумь, доступную для восприятия только тебе одному - пожалуйста, но за свой счет. Можно возразить: а как же авторы, пишущие в стол? они знают, что их книги невозможно напечатать, и все равно пишут. Значит, писателю нужен читатель, значит, книги пишутся для читателей? да, но потому, что без читателей они не могут существовать. Произведение искусства не существует в вакууме, оно живо лишь в общекультурном контексте. А для этого оно должно входить составной частью в культуру, что произойдет только тогда, когда с ним ознакомится кто-либо иной, помимо его творца. Именно поэтому образы, во множестве возникающие в голове художника, но не зафиксированные, не являются произведениями искусства. Следовательно, не книги для читателей, а читатели для книг. И здесь, как мне кажется, проходит водораздел между настоящей литературой и коммерческой макулатурой, которая пишется именно для читателя. Это насчет первой задачи. Теперь задача вторая - возвышенная. Начну, правда, издалека. Маканин, будучи гостем у нас на семинаре, высказал весьма занятную мысль: писателю вовсе не обязательно знать жизнь, в частности, знать те ее сферы, которые он взялся описывать. он постигает их в процессе сочинительства. но не нужно искать в этом никакой мистики, никакого ясновидения. Все очень просто: если какое-то явление существует (а хотя бы и не существует), его можно описать словами. И задача заключается в том, чтобы отыскать эту самую комбинацию слов. но как узнать, что ты нашел верные слова, и следовательно, постижение мира состоялось? Я задал этот вопрос Маканину, и он ответил мне практически то, что я и ожидал услышать: необходимо руководствоваться вкусом. Или, говоря более высокопарно, нужно применять эстетический критерий. Если найденные слова удачно подходят друг к другу - "таможня дает добро". Если режет глаз, слух и прочие органы чувств - значит, "не путилось". Более того, я склонен даже думать, что и человек должен жить, руководствуясь законами эстетики. он должен совершать не те поступки, которые ему диктуют мораль или соображения выгоды, а те, которые выглядят наиболее уместными в данной ситуации. нечто подобное происходит нередко в математике. Математик, исследуя какую-нибудь отвлеченную область своей вполне абстрактной науки, выводит новую формулу, которая, как оказывается впоследствии, весьма точно описывает новый физический процесс. Таким образом заработали себе имена в физике Гаусс, остроградский, Пуассон, хотя они вовсе не были физиками. Таким образом, язык дает нам возможность априорного постижения мира. И не только реального, существующего в нашем времени мира. Кто мешает таким же образом заглядывать в будущее? Вот откуда берутся многочисленные случаи авторского предвидения, так что даже появляются утверждения, что фантазия - это способность предугадывать будущее, нечто вроде "короткого замыкания с будущим". Я сам неоднократно испытывал легкий шок, когда видел, как написанные мной на бумаге слова обращаются в реальность. Поэтому нет ничего удивительного, что судьба иных писателей странным образом сходна с тем, что они писали. они просто сумели ее предугадать в процессе своего творчества. Фантазия - способ проникновения во всевозможные миры, прошлое, настоящее и будущее. Всем хорошо известно, что писатель показывает мир через призму своего восприятия. Возникающее при этом на бумаге отображение мира представляет собой сам себе мир, живущий по своим законам. При этом нужно оговориться, что первоисточником может быть не только внешний мир, но и внутренний мир, существующий в голове сочинителя - который, в свою очередь, может быть создан из деталей реального мира (если не ошибаюсь, это называется модернизмом), или же скомпонован из кусочков миров, созданных другими авторами (а это уже постмодернизм). В принципе, разница невелика - все равно о результате судят по тому, что оказалось на бумаге. И мой критерий отличия удачных книг от плохих основывается на следующем принципе: если автору удалось на страницах своего сочинения создать свой мир, с присущей ему эстетической системой, которая может сколь угодно отличаться от общепринятой системы ценностей, но все же обязана существовать, если "из страницы выступает коробочка сцены", (то есть возникает художественный образ), значит, произведение состоялось. Принимая этот критерий, я признаю право на существование даже такого сочинения, как скандально прославившееся "Дахау" Сорокина, в отличие от других опусов сего сочинителя, в которых главной его целью было, извиняюсь за выражение, обосрать все, чем занималась до него литература. не знаю, что он сам имел в виду при написании "Дахау", но вольно или невольно он сотворил свой мир, где его каннибальско-копрофагические фантазии вполне согласуются с существующими в этом мире эстетическими законами. N.B. Tut ja eche objasnju za chto i\I love igrushku Doom. Дело в том, что она тоже отвечает моему критерию произведения искусства, с присущими ему художественными образами и собственным миром. В частности, мне просто нравится архитекутра и планировка отдельных уровней (напр., N 11, Ring of Death). Хотя, по большому счету, весь Doom есть некое обобщение уже придуманных историй про злокозненных инопланетян, пытающихся поработить Землю, типа фильмов Alien, Predator, или даже см. эпигонское подражание в виде газеты "Голос Вселенной". И тем не менее, выход компьютерных игрушек на уровень искусства есть событие не менее эпохальное, чем появление первого фильма братьев Люмьер. Вот тут имеет смысл завести речь об "Виртуальной реальности", хотя что такое виртуальная реальность? Тот же самый Another World, созданный воображением художника. И даже то, что ты имеешь шанс по этому миру гулять и вроде бы обладаешь в нем свободой действий, ничего не меняет. Свобода эта имеет ограничения, наложенные программистом (а как будто в нашем мире мы пользуемся настоящей свободой! Закон гравитации, необходимость дышать воздухом - не есть ли это такие же ограничения? ...что наводит на мысль, что наш мир тоже КЕМ-То запрограммирован). Между прочим, квестовые игрушки появились сильно раньше персоналок - я имею в виду рассказы Г.Гаррисона и др., в которых читателю предлагалось выбрать из нескольких возможностей дальнейшего развития сюжета. Художественный уровень подобных сочинений, по-моему, приближался к нулю, но суть в том, что это были первые попытки создать мир, в котором читатель (в широком смысле - потребитель творчества) был бы не абсолютным рабом писательских замыслов, а пользовался бы некоторыми принципами декларации прав человека. И возможно, именно в этом направлении искусству суждено развиваться в XXI веке. Если существует иерархия демиургов, то художник - последний их в ряду, творящий миры у нас на глазах. Свой мир творил тот самый первобытный художник, рисовавший бизона на стене пещеры, и этот бизон был для него не менее реален, чем настоящий. Вообще, грубо говоря, творчество - это создание новых миров. Свои миры творят поэты, живописцы, композиторы, режиссеры, угадывая в слове и образе контуры тех миров, в которых "живут и действуют Анна Каренина, Дон Кихот, Шерлок Холмс, Григорий Мелехов..." Угадывая их, но одновременно и создавая. Ибо, как я уже писал выше, существует только то, что названо. Если словами можно выразить все, что угодно, если ими можно постичь любое явление "на кончике пера", то почему бы не предположить, что существует такая комбинация слов, которая выражает ту самую вечную истину, над поисками которой тысячи лет бьются великие мыслители? Если только эта вечная истина принципиально постижима (что не факт). но сейчас положим, что постижима. Тогда во-первых, к ней, более чем к чему-либо другому, должен быть применим эстетический критерий. она должна быть совершенной и изящной, как изящны величайшие формулы физики. А потому больше шансов набрести на нее имеют не философы, подбирающие слова, исходя из логики, а поэты, для которых форма произведения не менее важна, чем смысл. Лично я до сих пор не понимаю тайны стихов: каким образом можно создать нечто, не только исполненное глубокого смысла, но и столь изящное по форме, где слова идеально соответствуют друг другу, как будто они ложились в заранее приготовленные ячейки. невольно приходишь к мысли, что рукой поэта водят некие внешние силы. На самом деле, конечно, роль музы выполняет язык. Именно он вынуждает сочетать слова так, а не иначе. Сказанное о поэзии в той же степени приложимо и к хорошей прозе. Вообще, говоря выше "поэт", я имел в виду художника вообще, а не конкретно стихотворца. Возьмите наугад любую цитату из Булгакова. Долгое время, читая "Мастера и Маргариту", я просто поражался языку, которым написан этот роман, и был уверен, что такое невозможно придумать, что надо самому стать Воландом и побывать на балконе Пилата, чтобы увидеть это и описать. И лишь потом, прочитав ранние редакции романа, собранные в книге "Великий канцлер", понял, какой титанический труд предшествовал появлению этих отточенных фраз, как автор медленно, наощупь, отыскивал единственно верное сочетание слов, точно пытался разглядеть некую картину, скрытую за пеленой тумана. И в тот момент, когда сквозь буквы печатного текста на странице начинает просвечивать ореол вечности, ты понимаешь, что автору удалось прикоснуться к этой самой истине, которая почему-то представляется мне огромным шаром, сотканным из хрустальных узоров, невообразимо сложных, но все же простых в своей закономерности, как собор Саграда-Фамилия. Именно так я склонен понимать затасканную мысль Достоевского, что "красота спасет мир". Руководствуясь законами красоты, человек узнает тайну своего бытия. Внешне возникает противоречие: как же так, истина должна быть простой и изящной, а целые горы книг, прикасающиеся к ее отдельным фрагментам, в сумме своей вовсе не обладают ни простотой, ни изяществом. Я могу привести такое толкование. Предположим, мы захотим объяснить эскимосу, что такое атомный реактор. Двумя словами тут не ограничишься. Придется, пожалуй, прочесть ему целый курс физики, да и вообще ознакомить с современным мировоззрением, ведь он, бедняга, не только не подозревает про существование атомов, но, пожалуй, и не знает, что Земля вертится вокруг Солнца. Таким образом, двум словам в русском языке будет соответствовать несколько толстых томов по-эскимосски. Так же и с нашей проблемой: целому роману Достоевского или Толстого в языке, на котором выражена тайна мироздания, соответствует только одно слово или даже буква. Эскимосу объяснить про реактор можно. А кто просветит нас? Вот и приходится самим, наощупь, шаря руками во мраке, "ловить на слове то, для чего не выдумано языка..." 1996 Москва - Ялта Special thanks to: Antonio Gaudi Francis Ford Koppola id Software Ira Babkina Literaturnyi Institut Mikhail Bulgakov Mikhail Scherbakov Peter Greenaway Quentin Tarantino Vadik Epstein Vladimir Makanin William Golding

еще далше остановиться и вверх | как быть