Yuri Zikoff 2:5020/463.6 ТЕКСТ OBEC.PACTET@fidonet

"Теперь я вижу, что ты в этом не разбираешься". Рука негра из Флориды - возврат к временам Гражданской Войны (как говорил мне беглец), - и это очень похоже на правду. Посмотрите: вот бесконечно длинная ночная улица, промытая блеском звезд и холодным осенним дождем. Ветер гонит по тротуарам обрывки вчерашних газет (и той, самой последней газеты), ветер прошлого века, ведущий ненужный разговор с льющейся водой и музыкой (она доносилась из полуоткрытого окна четвертого этажа - оглохшая музыка Бетховена - там, в духоте ушедшего лета - груды старых ящиков и разорванных книг, осколки пыльных бутылок и высохшие фрукты - там, на прокопченных цементных стенах, на влажных холодных стенах, липких на ощупь, - на этих стенах когда-то висели ослепительно-яркие картины старых художников, - что же теперь, спрашиваю я вас?) Hо это было за кадром, а на переднем плане - мертвый черный автомобиль, обтекаемый дождем, ветром и лунным светом (лиловое чернильное пятно - как воспоминание о чужой секретной жизни). Когда-то (давным-давно) здесь прошли вереницей печальные люди (они растворились в бесконечной перспективе флуоресцирующей ночной улицы (они вернутся?)). Это был, возможно, всего лишь оптический обман (призрак Магритта в клубах табачного дыма). Пространство между стенами домов (почему они так смертельно похожи один на другой?) резонирует с проекциями бьющегося в черепных коробках безумия. Возникает некая занимательная интерференционная картина, но там, на четвертом этаже - какое им дело до всего этого? Прошедшие по этой улице, они, нашедшие нужный дом, они, поднявшиеся по этой темной скрипучей леснице, они, вошедшие в пустую квартиру - снисходительно позволяют тревожно-испуганным, наивно-восторженным или туповато-равнодушным взглядам скользить по старым (струится вода) стенам кирпичных строений, так обреченно похожих одно на другое (или это гипноз холодного дождя?). Левитация, господа, телекинезис. Все понимают, что двери заперты снаружи на огромные висячие замки (спят под дождем телефонные будки), что там, снаружи? - ночь, дождь, пустые улицы - сцена для статистов лунного театра теней, не оттого ли так грустно, гражданин Бикфорд? (это который? - тот самый, изобретатель некоего шнура, - вздор, милостивый государь, - почитайте Упанишады - мое имя "Скручивающий и выжимающий"! - вздор! - у меня было три тысячи имен, месье (если бы их все собрать в одну книгу - получилось бы нечто более величественное, чем Книга Рекордов Гиннеса) каждый день я брал себе новое имя вместе со свежей крахмальной сорочкой, это доставляло мне особое удовольствие: брать экзотические имена ("Экспериментатор", "Обрушенный акведук", "Прекрасноволосый собеседник", "Медленное погружение в позорную нирвану"...), - это говорит о его склонности к шизофрении, - это говорит о склонности к шизофрении тех, кто его так не называл никогда, никогда...). Сейчас он был "Знаток" и смутно ощущал некую сосущую неудовлетворенность собой, он поеживался от пронзительного, насыщенного влагой петроградского ветра, гулявшего из конца в конец по умирающей ночной улице (впрочем, скорее не "Знаток", а беглец (без кавычек и даже, кажется, с маленькой буквы бэ)), в самом деле: он незаметно сгруппировался, и, оттолкнувшись от табуретки, медленно взмыл вверх, прорезая своим черным телом потоки параноидальной иллюзии толпы. Раскинув руки. Огромная черная тень (распятие Дали) поднялась снизу, из некого детского ночного кошмара и поплыла навстречу ледяным потокам дождя, вверх, к звездам, плюющим в лицо дистиллированной водичкой (ха-ха), и там, на четвертом этаже, где Эйнштейн трясет седой гривой над раскачивающимся в такт музыке старым роялем, там что-то неуловимо изменилось, как будто все отразилось в огромном космическом зеркале, или, может быть, как будто все пылинки, сонные и мечтательные, дрейфующие в солнечном луче, одновременно выполнили команду "кругом", и в толпе кто-то тихо ахнул и все мнгновенно опустили глаза или закрыли лица руками, а маленькие дети, испуганные, уползли под кресла, и, убедившись, что это не страшнее туманного утра в спящем лесу, на берегу прохладной реки, затеяли там, внизу, в таинственных темных пещерах, полных призраков и чудовищ, свою шумную веселую возню, и поток холодного воздуха, ворвавшийся в черную духоту зрительного зала, окатил осторожных ледяной свободой и заставил вспомнить о хрупких айсбергах в море Росса, а там, наверху, холодный, холодный ветер надувал паруса его камзола и нес осторожно и стремительно над мертвым печальным городом. Время отправилось на ночлег. И все же... Hочные деревья были его единственными спутниками, шумящие, задевающие мокрыми ладонями подошвы его ботинок (осторожное прикосновение, пронзающее позвоночный столб - удар темно-зеленой молнии). Да, все время на Запад, в спальню ночи - меланхолическая прогулка. Дождь и ветер, Луна и вода. Вот вам подходящая песенка, послушайте: взгляни на пестрый, многоцветный ле-ес; переплелись там тени, а селе-енье все в золоте, и сень дерев мерца-ает оттенками - то серым, то зеле-е-еным, то черным, словно сажа... Было пу-усто в потерянном осеннем звездном небе, и он, пронзающий дождливые покровы, закрыл глаза и отдавшись на волю таинственного влажного потока ночного воздуха хотел забыть о главном, оставленном позади, там, где бесконечный вечерний киносеанс, где уставшие люди тяжело борются со сном, под грохот канонады с экрана (безумный кинематограф), где голодные тараканы ползут вверх по телам уснувших и жадно пьют слюну из приоткрытых ртов... - затем теплая ванна... Да, все время на запад, в спальню ночи, а внизу - зеленое. Hочные деревья. Там, внизу. Hо это сон (?). Ветер - пронзительно. Ветер! Дико треплет полы одежды, ветер, безжалостен в тропосфере. Закрыв глаза. Д-д-далеко, на грани невозможного: густая изумрудная зелень, запах старого болота, черные ветви, роняющие в воду тяжелые ртутные капли; там: мох и трясина, блуждающие в чаще кустарника призрачные огни, там, в необозримо далеком прошлом, - черные тучи, хорал, скрип сосен на песчаном берегу, шум волн (прибой\прибой\прибой); песочная лесенка ведет туда, в далекое летнее утро (что это? - воздушное представление на зеленой арене - день солнцестояния - горькое вино красных листьев - уходяшая за горизонт пыльная дорога - старые стены - спящая глина - запах полыни - кладбище у оврага - зной и пение насекомых - разнообразнейших (зеленые, красные, черные) насекомых и суета муравьев - опять песок (след неотвратимого будущего превращения) - вода - осколки пыльного стекла - паутина (маленький, выжженый солнцем городок, затерянный в сухой степи))... Hо все выше и выше, набирая вторую космическую скорость, уже нужен телескоп, чтобы посмотреть вниз, вокруг темнота, под ногами вспыхнули звезды, над головой медленно вращается вокруг своей оси диск Луны. Сон сладкий, сил утраченных бальзам. Когда-то давно я тоже блуждал во сне в мертвом осеннем лесу. Было так же холодно и ноябрьское небо истекало ледяным соком отчаяния. Был под ногами мягкий слой красно-желто-бурых опавших листьев. Я шел, по колено утопая в них. Порывистый ветер поднимал рябь на свинцово-серой поверхности озера, и какая-то ярко-красная одинокая птица (что она делает здесь, в другом полушарии?) прошагала на длинных ногах, торопливо и важно, между стволами и скрылась в густом пушисто-зеленом ельнике. "Скоро Hовый Год, праздник зеленого дерева, зеленого сна и ярко-красных одиноких птиц. Они прилетают в первое утро Hового Года и бродят по заснеженным крышам высотных домов, пытаясь передать азбукой Морзе что-то очень важное жильцам верхних этажей. Hо квартиры пусты и залиты водой, электропроводка оборвана, телефоны молчат, только там, на четвертом этаже самого старого дома, крутится из последних сил патефон, с натугой извлекая из отработавшего свой ресурс механизма дребезжащие синкопы бесконечно далекого фокстрота и начинает падать снег (сквозь стены проникает вьюга) на заснувших красных птиц, странно высоких и неподвижных ( - они зимуют на крышах? - что вы, они, конечно же, улетают в теплые страны, - куда-то в Юго-Восточную Азию, может быть... - да, наверное остров Борнео...)", и я, потихоньку убегая от бездумного праздника (который, кажется, все-таки навсегда остается со мной), плутаю всю ночь среди каких-то железобетонных трущоб, столпившихся вокруг интернациональной помойки, среди ржавых, искореженных металлоконструкций, и, только под утро, оставив позади полосу пахнущего жженой резиной тумана, выйду в тот самый мертвый лес, возникший, как будто, из пьяного кошмара трех десятков Альбрехтов Дюреров (Готшед, Клопшток, Виланд, Лессинг, Гердер, Клингер, Бюргер, Шиллер и ряд др.). Это сквозь сон долетают обрывки чужих радиопомех. Здесь, в черной бездне - холод - нет времени для колебаний, и Луна зовет... Он тихо, как при замедленной киносъемке, опустился на дно пыльного океана (пыль окутала его густым ароматным облаком - чем здесь пахло? - содержимым старых, потемневших от времени шкафов, в пустой теплой и темной комнате, где дремлет кусочек лета, а за окном - в вечернем предгрозовом по- лумраке - тихо и зловеще шевелит ветвями вишневое дерево...). Дорога начиналась у его ног, а дальше - "Проезд закрыт", - и некто в серой рясе с капюшоном (видны только шевелящиеся в вечнобеззвучной молитве белые губы) вышел на встречу из-за скалы, напоминающей оперную декорацию (и багрово-красное солнце опускалось над цветущей долиной): "Ваше предписание, месье", - протянул узкую, украшенную черным кольцом руку, - "Что нового в Городе?" - спросил пришелец, роясь в дорожном саквояже (белоснежная крахмальная рубашка, лорнет, дуэльные пистолеты) - "Вы приехали очень удачно, месье: сегодня, ровно в полдень, открывается Парад Монстров", - "А что Герцог?" - "По - прежнему плох, месье, - молодой принц уже примеряет корону..." - "Где мне лучше остановится, стражник? (или это все еще продолжение сна ?) В прошлый раз мне рекомендовали "Белого Льва"..." - "Пусть тебя это не беспокоит, прохожий, во владениях Герцога найдется жилище, достойное тебя, о, благодарю вас, месье..." - звякнули золотые монеты, исчезая в рукаве серой рясы, - и он пошел по пыльной дороге к поднимающемуся из-за горизонта чужому городу. А тот, в сером, на мнгновение приподнял капюшон и пристально посмотрел вслед уходящему (вместо глаз - черные провалы, и там, в глубине, шевельнулось что-то темное и мохнатое, устраиваясь поудобнее). Потом обошел скалу и вошел в обшарпанную телефонную будку, наспех прикрытую сухими ветвями тополя. Сняв трубку (мелкая пыль запорошила серое одеяние), он покопался под рясой и вытащил оттуда бумажку с телефонным номером, поднеся к самому носу, шепча цифры (где мои очки), набрал номер, долго слушал гудки, потом закричал в трубку высоким срывающимся голосом: "Он здесь, мессер Голиаф, он идет! Hет, ошибка исключена! Положение звезд говорит само за себя, мессер! Передайте Мастеру, что Птицелов сказал правду!" В телефонном аппарате что-то хрустнуло, из щели для жетонов заструился легкий (очень легкий) дымок. Серый повесил трубку и, выйдя из будки, запер за собой дверь на висячий замок (в кабине бушевал пожар, там: метались обезумевшие птицы, жалобно выл пес, царапая лапами стекло, плакал в углу грудной младенец). Hалетевший теплый и сухой ветер закружил пыль и жесткие ломающиеся листья. Пришелец тщетно старался закрыться от ветра огромным черным зонтом. Мелькнув ярко-алой подкладкой, стремительно покатился вверх по пологому склону холма цилиндр беглеца. Hу и фиг с ним. Hеожиданно пошел снег.

еще далше остановиться и вверх | как быть